О получении российского паспорта и плачевном состоянии Петербурга

Максим Тихонов: Сегодня у нас в студии художник, скульптор, писатель, режиссер Михаил Шемякин. Михаил, здравствуйте!

Михаил Шемякин: Добрый день!

Максим Тихонов: Вы – нечастый гость в Петербурге. Обычно, каждый ваш приезд связан с неким культурным событием. Расскажите, какой повод в этот раз?

Михаил Шемякин: Было представление моего фарфора, новой линии. Вернее продолжение старой. Это балетные персонажи, которые перекочевали на обеденный сервиз. Просто чайный уже был сделан. Он украшен такими персонажами, которые очень нравятся и взрослым, и детям. Сервиз и тот, и другой называются «Крысята – воришки».

Максим Тихонов: Я видел фотографии.

Михаил Шемякин: Это из моего балета, в общем-то, где-то авторского «Щелкунчик», которому скоро исполняется, по-моему, 20 лет уже. Который показывали и в Вашингтоне, два раза вызывал его Париж. Несмотря на то, что он еще не успел выйти, как на меня обрушилась пресса. Кто-то требовал запретить именно из-за крысят, потому что привыкли к мышатам. Кто-то выступил, говорил, что мы должны спасать наших детей, потому что крысы – это не мыши, это может нанести травму несчастным ребятишкам. Они увидят крысу где-то в камзольчике, упадут в обморок… В общем, чушь такая… Потом у меня еще черные снежинки… Еще никто не успел увидеть, как это выглядит на сцене, но уже было написано, что «Шемякин везет из Америки экологически грязный снег». Пресса здесь приветливая, поэтому я с радостью ее собираю. Иногда меня очень веселит.

Максим Тихонов: Не смотрел, но осуждаю. Тяжелое наследие советского режима.

Михаил Шемякин: Да, трансформируется, но не исчезает, понимаете. Желательно, конечно, чтобы от многого наследия советского мы… Хотя там было и много хорошего, что мы забываем, а плохое, оно остается. Это, конечно, настораживает не только меня, настораживает всех людей, которые живут, потому что есть явные моменты возврата к ошибочному прошлому. Я воспитывался на беспредельных лозунгах и воплях о патриотизме, о том, какие мы хорошие, о том, какие мы честные, самые лучшие во всем мире. Посмотрите, 70 лет воспитания «гомосоветикуса», а в результате, когда был неожиданно совершен этот акт. Я считаю, очень поторопился Михаил Сергеевич, это было, в общем-то, где-то преступление перед российским народом. Нельзя без голосования, без всего, человеку проснуться на Украине и узнать о том, что он живет уже не в Советском Союзе, а живет в другом государстве, на сегодняшний день даже выяснилось, не очень приветливом. Это было довольно печальным явлением.

Максим Тихонов: Сам шаг правильным был? Распустить Советский Союз.

Михаил Шемякин: Сам шаг… Вы знаете, что, если вы внимательно будете просматривать хронику, предшествующую развалу Советского Союза, то там есть, по-моему, у Коротича замечательные кадры. В какой-то из прибалтийских республик Горбачев вылезает из машины, его окружают охранники, но он смело их отталкивает и приближается к толпе бунтующих студентов. Они все в униформах, какие-то у них синие фуражечки, а в руках плакаты «Свободы! Свободы! Свободы!» Он подходит смело к ним и говорит: «Так, я понимаю, что вы хотите отделиться от Советского Союза…» «Да, мы хотим свободы!» Это, по-моему, латыши были или литовцы. И он говорит: «Давайте, так, - говорит, -ребята. Я вам даю слово, что любая республика сможет выйти из состава Советского Союза в течение 5 лет. Мы все-таки долгие годы жили вместе. Даже, когда происходит развод мужа и жены, которые прожили, то выясняется, кому что принадлежит, как сделать так, чтобы разъехаться подобру, оговорить причины развода и самое главное, как он будет происходить». И сел в машину. Если бы, конечно, вот то, о чем он говорил, было выполнено по-настоящему, а не в один день, когда пьяные мужики, собравшись, решили каждый хапнуть себе небольшое государство. Вы понимаете, что потом произошло. Ведь была и пролита кровь, особенно в мусульманских республиках, которые вдруг стали очень религиозными. Я считаю, что свобода, которую завоевали эти республики, она им, наверно, была необходима, но вот тот акт безобразный, который произошел в Беловежской пуще, это был, конечно, акт преступный. Горбачев фактически мог всю эту банду не то что арестовать, а просто пустить в расход на полном основании, потому что это заговор против государства, но он был довольно слабенький человек. Я его знаю и знал. Как раз мы прилетели с женой из Афганистана, где занимались спасением советских пленных. Мы прилетели в Советский Союз, а утром я узнал, что Советского Союза нет. Я сказал: «Знаешь, что мы прошли довольно опасный путь в Афганистане, рисковали жизнью в прямом смысле слова, но – я говорю, знаешь, из огня да в полымя. Сейчас развалился Советский Союз, наверно, будут большие беспорядки. На улицу сейчас выйдут люди с лозунгами, коммунисты пойдут маршировать…» Выглянул в окно. Моросит дождь. Идут люди. Серенькое небо. Тишина. Все спешат на работу. Никакой паники. Реакции никакой. Это, конечно, меня потрясло.

Максим Тихонов: После развала Советского Союза вы не хотели на постоянное место жительства, как называется, вернуться в Россию?

Михаил Шемякин: Вы знаете, у меня по сегодняшний день нет такой мысли вообще. Поймите меня правильно, когда мне предлагали российский паспорт, я сказал, что его возьму тогда, когда почувствую, что это государство, действительно, стало демократическим. На сегодняшний день говорить о настоящей демократии, это пока еще рано. Я, например, хорошо сделал, что не взял, потому что были свои сложные отношения с Руцким по поводу Афганистана. Он неудачно спасал пленных. Нам удалось, кроме переговоров с будущим президентом Хекматияром в боевом лагере, нам удалось спасти определенное количество пленных. Его поездка увенчалась только одним человеком, который оказался потом солдатом Наджибуллы. Просто над ним моджахеды посмеялись. Он вел себя безобразно. Много пил. Они просто напросто были оскорблены его выступлением, потому что он сказал: «Отпустите наших солдат, будьте мужчинами, моджахеды!» Большего оскорбления мусульманскому мужчине нельзя нанести. Они сказали: «Мы сейчас символически вам отдаем пленного». А в самолете, когда они взлетели, выяснилось, что этот солдат пленный Наджибуллы заплакал и вообще он был афганец.

Когда он рвался к власти, журналисты обнаружили списки людей, приговоренных к расстрелу. В случае прихода к власти Руцкого, я помню, я шел под номером, по-моему, 193. Понимаете, здесь никогда не знаешь, что может тебя ожидать, если проснешься утром, возвращение ли Советского Союза или еще какая-то метаморфоза. Пока все очень нестойко. Я пока остаюсь с американским паспортом, продолжаю служить России. Представьте себе, что бы я делал, если бы у меня было российское гражданство? Мне бы пришлось торчать в очереди.

Максим Тихонов: Грин-карту оформлять.

Михаил Шемякин: В свой дом получать разрешение, могу ли я поехать, не поехать, понимаете. Уже поздно. Я ведь, во-первых, вырастал в Германии, пусть демократической. Жил в России я совсем немного, но все эти годы я занимался пропагандой российского искусства. На сегодняшний день я преподаю и воспитываю студентов, делаю программы. Путин подарил мне апартаменты, в которых я ни дня не прожил. Я понял, что лучше всего там сделать образовательный центр. Хотя художники тут же написали на меня, как говорится, ксиву большую и сказали: «Почему Шемякину подарена мастерская, а не нам…» и прочее. Когда они узнали, что я, в общем-то, для них и делаю доброе дело, и выставляю художников разных, и делаю научные программы образовательные, они, конечно, немножко покраснели.

Максим Тихонов: Извинились?

Михаил Шемякин: Извиняться-то не принято. Не важно. Знаете, интеллигенция – народ особый, поэтому я всегда предпочитаю иметь друзей из так называемого простого народа.

Максим Тихонов: Вы сказали, что всегда занимались прославлением, пропагандой России в хорошем смысле. А внутренне вы себя гражданином России ощущаете?

Михаил Шемякин: Конечно. Я вообще просто-напросто не столько ощущаю себя русским, сколько кабардинцем. Где я себя чувствую, действительно, дома – это, когда я посещаю свою малую родину, и мы с Сарой бродим среди гор, гордые горы, гордые облака. Сейчас, по-моему, поутихло, одно время было очень немодно быть лицом кавказской национальности, поэтому во всех своих выступлениях я всегда подчеркивал, что я – лицо кавказской национальности. Я горжусь принадлежностью к этому немногочисленному, но удивительному гордому народу. Тем более, что я из старинного рода, есть чем гордиться. Мой троюродный брат – это Юра Темирканов. В книге «Великие адыги» как раз на страницах друг против друга. У нас ведь художников, музыкантов не было. Мои предки сидели в седле, размахивали шашками. Я размахиваю кисточкой, карандашами.

Максим Тихонов: У каждого своя шашка.

Михаил Шемякин: Да. У каждого своя шашка.

Максим Тихонов: На встрече с президентом вы сказали, что готовы передать всю свою коллекцию, все свои фонды России. Учитывая то, как у нас умеют сохранять произведения искусства…

Михаил Шемякин: Почему вы улыбаетесь? Это должно быть восторженное выражение на лице. Мы умеем хранить вообще архитектуру, особняки старинные, доставшиеся нам, наследие…

Максим Тихонов: Вы не опасаетесь, что все это в итоге где-нибудь потеряется?

Михаил Шемякин: Вы знаете, во-первых, библиотека… Все мы не вечные, почему я обратился к президенту, я не в юношеском возрасте, как вы знаете. Пока еще небо продолжаю коптить. Я обратился к Владимиру Владимировичу, которого давно знаю, и благодаря ему стоит памятник «Дети – жертвы пороков взрослых», благодаря ему стоит «Петр I» в Лондоне, благодаря ему стоит «Петр I со своей супругой» в бронзе в Константиновском дворце, и благодаря ему вот этот вот двухэтажный фонд уже 17 лет занимается образовательными программами. Когда мне иногда подмывают что-нибудь сказать против, я обычно говорю: «Понимаете, это человек, который мне единственный помог в России что-то делать по-серьезному, что-то иметь и что-то образовывать». Я обратился к нему, понимая, о том, о чем вы говорите, но образовательный центр должен быть во Франции, потому что нет смысла перевозить, а работы, поскольку Русский музей этим заинтересован, работы, конечно, возможно войдут под крыло Русского музея, где работают замечательные сотрудники, действительно сохраняющие наследие. А то, что воровать мы умеем с древних времен по сегодняшние дни… Хотя на сегодняшний день, мне кажется, это уже, наверно, будут какие-нибудь песни складывать вообще о том, что творится.

Максим Тихонов: Баллады…

Михаил Шемякин: Да. Знаете, по-моему, у Визбора такая есть песня замечательная смешная «Наши девушки в балете аж впереди планеты всей» Я думаю, наше ворье оно тоже впереди планеты всей.

Максим Тихонов: Мы не любители, мы – профессионалы, да?

Михаил Шемякин: Это – раз, а, во-вторых, вы понимаете, в России же не бывает золотой середины. Это где-то для скучных швейцарцев, для финнов. У нас так: или обнимаем, или по морде кулаком, а иначе русской душе существовать невозможно. Если хапнуть, как вот этот полковник полиции…

Максим Тихонов: Захарченкко?

Михаил Шемякин: Да, Захарченко. Сейчас еще второй. Они сейчас уже соревнуются, кто больше миллиардов таинственным образом обнаружил в своих складах.

Максим Тихонов: В этот тоже есть определенный челлендж!

Михаил Шемякин: Вот в этом есть великая сермяжная правда. Не было ни гроша, да вдруг не алтын, а 40 миллиардов. Опять же в этом есть какая-то доброта, ведь человек сказал: «7 млрд я верну, а остальное все заработано мной…»

Максим Тихонов: Честным трудом.

Михаил Шемякин: Потом и кровью, понимаешь. Загадочная русская душа, она меня всегда интересует и волнует.

Михаил Шемякин: Вы говорите, считаю ли я себя русским? Конечно, у меня половина семьи по матери – это все жители Кронштадта, военные Предтеченские. Я настолько люблю Россию и интересуюсь этим. Может быть где-то именно, что я не совсем русский по происхождению, да и из-за того, что жил… Знаете, Даль, который так интересовался русским языком, что словари Даля… Ими пользуются по сегодняшний день. Я связан с институтом петербургским изучения диалектов на Васильевском острове, и я уже долгие годы, несколько десятилетий, изучаю русские народные говоры. Я очень озабочен проблемами исчезновения русского языка и подменой его на искореженный английский, внедрение вот этих слов. Мы начинаем обеднять свой язык. Я при помощи изобразительного материала рисунков и прочего сейчас работаю над созданием новых словарей. Это будет отличаться от словаря, над которым работал десятилетиями Солженицын. Его словарь «Забытые слова, которые могут снова войти в употребление». Об этом словаре мало кто знает. Словарь мелким шрифтом напечатан. И я не думаю, что он представлял большой интерес для знатоков. Для литераторов – да. А у меня с Костей Эрнстом мы хотим даже сделать программу на Первом канале утреннюю «Здравствуйте, малыши!», где будут внедряться при помощи маленьких мультяшек русские слова забытые, но забавные.

Максим Тихонов: Это проект, который вы с «Союзмультфильмом» делаете, правильно?

Михаил Шемякин: Да, но я много работаю с «Союзмультфильмом», также как и с театрами. Это будет запоминаться детьми. Допустим, мы знаем, что растяпа, разиня, несколько три-четыре слова, а на тему растяпства русский мужик создал приблизительно около 50-60 призабавнейших слов. Допустим, выбегает оберюхта, которого подмышками несет тюнька.

Максим Тихонов: Что это?

Михаил Шемякин: Смешной мужик в лаптях, у которого из рук падает горшок с медом, подмышками он держит валенок, который назывался тюнька. Поскольку навстречу ему идет ашмыга, тоже такая же растяпа, которая что-то несет. Он несет тюня – женские и мужские валенки.

И вторая тема русская – это загадки. Я просто хочу показать уникальность мышления русского мужика, которого, в общем, где-то и брезговали, и, знаете, 17 год… Это сегодня говорят, что была трагедия вообще. Это был необходимый акт, потому что сама революция, она назревала. Сегодня перечеркивать завоевания революции это было бы смешно. Другое дело, да, когда это приняло безобразные формы в самом правлении, когда подлец прорвался к власти…

Максим Тихонов: Это называется синдром исполнителя уже.

Михаил Шемякин: Да, и все. Она была уничтожена, она была искалечена, она была опозорена. Маяковский, Мейерхольд, Михоэлс вообще…

Максим Тихонов: Весь серебряный век.

Михаил Шемякин: Все это взорвалось. Действительно, было ощущение свободы. Да, люди жили бедно. Это описывают Илья Ильф и Евгений Петров, но существовала какая-то энергетика особая. Люди верили действительно во что-то светлое. Конечно, было допущено много ошибок, много крови, но ведь самая страшная ошибка, это была ошибка, что к русскому народу, царская власть относилась также безобразно, как потом стали относиться к своему народу власть имущие, уже, прикрываясь партийными коммунистическими билетами. Всегда революции или, допустим, демократические движения затеваются «донкихотами», а когда она побеждает, то пользуются «санчопансы».

Максим Тихонов: Обычно, от первых избавляясь…

Михаил Шемякин: А потом они сразу начинают. Помните, все коммунисты настоящие, они потом были уничтожены. Они становились опасными.

Максим Тихонов: Они слишком идейные. Здесь уже нужна не идея, надо уже строить государство.

Михаил Шемякин: Понимаете, сегодня то же самое. Вообще, посмотрите, идет вот это тревожное то, что меня особенно тревожит в России – это возврат к псевдо-квасному патриотизму. Я ведь это все пережил. Ведь каждая сволочь партийная, она, прикрываясь лозунгами и своей любовью необъятной к России коммунистической, ведь они творили полное беззаконие и безобразие, понимаете. Это очень опасное явление. Если на сегодняшний день это не остановить, мы вернемся к прошлому.

Максим Тихонов: «Ньюсоветикус», что называется.

Михаил Шемякин: Да, совершенно верно. Это очень опасно. Единственное на что я надеюсь, у нас удивительная молодежь. Это другие люди. На сегодняшний день власть имущие, конечно, не понимают, что они заблудились во времени. Попытка запретить или, допустим, отключить интернет, она не увенчается никогда успехом. Потому что чего-чего, а воровать и обходить…

Максим Тихонов: Интернет.

Михаил Шемякин: Это умеет русский человек.

Максим Тихонов: Давайте, вернемся немного назад, поговорим о сохранении наследия и передаче ваших фондов России.

Михаил Шемякин: На сегодняшний день никаких светлых моментов я пока не вижу. Хотя, когда я поговорил с Владимиром Владимировичем, он объяснил, что должно быть, проявил большой интерес к этому. Я не успел еще выехать с территории Кремля, как мне уже позвонили из Минкультуры, позвонили из Русского музея, сказали, что раздался звонок из Кремля, насколько я понимаю, чуть ли куда-то звонил и сам президент. Конечно, все встали на уши, все заволновались. Ко мне сразу приехал директор Русского музея. Замечательнейший человек, который очень заинтересован в моих работах, в создании центра Шемякина. Потом приехал представитель Министерства культуры, который должен был осмотреть библиотеку и развитие ее дальнейшее, чтобы там занимались студенты, тоже был очень положительный и восторженный отзыв и результат. Все это было прислано президенту. Получил он это или нет, никто не знает, но, по крайней мере, я просто знаю, что пока никакого ответа нет. Когда я спросил человека, который отвечает за искусство перед президентом. Это замечательный человек. Не буду называть его имя. Я говорю: «Как наше дело?» Он говорит: « Хотите знать правду? Да, никак!». Вот и все. Сейчас я вернулся из Баку, где родился мой дед, и я в детстве даже жил некоторое время в Азербайджане, поэтому для бакинцев проявили большой интерес. Вот сейчас должны приехать ко мне из Министерства культуры уже осматривать. Учитывая, Как Алиев создал свой замечательный центр, который стал международной точкой, туда прилетают архитекторы со всего мира. Это был очень мощный ход. Ну и, конечно, большой интерес проявляют арабские государства. Катар, например, очень сильно интересуется, они хотят пробиться к этому. Если для того, чтобы сохранить и продолжить мое дело придется расстаться с идеей, что это должно абсолютно принадлежать России, это будет очень печально.

Максим Тихонов: Хотелось бы перейти к нашим петербургским темам. Все-таки не могу не спросить, у нас достаточно много в городе ваших творений и находятся, прямо скажем, многие из них в неудовлетворительном состоянии. В частности, например…

Михаил Шемякин: Памятник архитекторам-первостроителям.

Максим Тихонов: Да. У нас еще есть Петр I, которого тоже туристы затерли, простите попами…

Михаил Шемякин: Нет, это хорошо. Его огородили, потому что вы же знаете, с моим Петром масса легенд. Кто-то, действительно, нашел какой-то солиднейший кошелек денег, и он лежал, по-моему, у правой руки прямо. Есть легенда, по-моему, уже в книжках ходит, если ты трешь правую руку, придут деньги, если левую – какие-то духовные блага. Колени истерты, потому что там все время сидят девушки.

Максим Тихонов: Сидят, да.

Михаил Шемякин: Ходила легенда…

Максим Тихонов: Жениха приманивали?

Михаил Шемякин: Нет, это безболезненно потерять девственность.

Максим Тихонов: Почему Петр для этого служит?

Михаил Шемякин: Не знаю. Если Потемкин был бы, это еще понятно. Но почему-то покровительство великого государя.

Максим Тихонов: В общем, вы не против того, что…

Михаил Шемякин: Нет. Я как раз создал контактный памятник. Мне было очень приятно, что на коленях Петра сидят дети и прочее. Действительно, бронза вытирается, поэтому дирекция решила огородить. Теперь просто ходят кругами толпы народа и фотографируются. Памятник архитекторам-первостроителям…

Максим Тихонов: Я думаю, что вряд ли это хорошо, что он разрушается.

Михаил Шемякин: Его нет. Осталось только гранитное окно и больше ничего. Бронза вся спилена. Спилены рельефы и прочее.

Максим Тихонов: Сейчас городские чиновники…

Михаил Шемякин: И сколько не приходило губернаторов… Я со всеми встречался и все говорили: «Михаил Михайлович, у нас должок перед вами, мы это сделаем, это отреставрируем…» Я уже потерял всякую надежду…

Максим Тихонов: Пару месяцев назад опять вспоминали, садились, обсуждали.

Михаил Шемякин: Матвиенко вообще мне говорила. Я был у нее. Мы обнялись, она сказала: «Да, да, да, конечно, конечно…» До этого был Яковлев, который бил себя в грудь. Я уже забыл, сколько этих…

Максим Тихонов: Полтавченко… Вот сейчас при Беглове вспомнили…

Михаил Шемякин: Я вот сейчас надеюсь на Беглова, потому что я попросил одну вещь, спасти мастерские художников, бизнесмены хотели их отобрать. Он позвонил мне во Францию, сказал: «Я получил ваше письмо. Я был у министра юстиции. Мы переменили решение, аннулировали попытки бизнесменов отобрать эти мастерские, и вы можете сказать художникам, что больше их трогать не будут». Я получил благодарственное письмо от Союза художников, который в свое время меня травил. Из-за них как раз меня изгнали, но тем не менее нужно помогать коллегам.

Максим Тихонов: Кто старое помянет…

Михаил Шемякин: Да, конечно.

Максим Тихонов: Так или иначе, если все-таки к памятнику первостроителям вернутся его восстанавливать, готовы поучаствовать в процессе?

Михаил Шемякин: Конечно, я уже. Как же без меня? Конечно, это печально. Я помню эту историю смешную. Вы ведь знаете, почему этот памятник появился? Приехали французы и они хотели возложить венки на могилу Леблону, а могилы нет. Трезини, Шлютер… Выяснилось, что эти могилы уничтожены до революции еще были. Потопом или еще чем-то, в общем, водой. После там был парк культуры имени Карла Маркса. Собчак вызвал меня из Америки и сказал: «Ты можешь сделать памятник с архитектором Бухаевым Славой». Мы сделали вот этот вот проект, он был одобрен, и мы сделали вот этот монумент, который открывал Собчак и присутствовал академик Лихачев, который дал высокую оценку. Было решено всех, условно, похоронить в одной могиле. Там написаны имена, лежала первая карта Петербурга Леблона. К сожалению, видите, уже буквально через месяц что-то было спилено, а, по-моему, через 3-4 месяца вся бронза исчезла. С тех пор уже прошли… Я даже не знаю, сколько. В конце концов, хотите знать правду? Я уже давно махнул рукой на это дело.

Максим Тихонов: Продолжаем Михаил, как вы, скажем так, в целом оцениваете состояние Петербурга?

Михаил Шемякин: Вы знаете, как у любого, живущего здесь. Я себя считаю принадлежащим данному городу, горжусь тем, что я – петербуржец. Всегда это обозначаю, хотя я родился в Москве. Москву я не знаю, не скажу, что я ее очень люблю. А Петербург жалко. Конечно. По простой причине, потому что все деньги забирает Москва. Они уже не знают, чем там свой город украсить, и какую загогулину очередную поставить. А то, что идет в Петербург – это какие-то копейки. Выжить городу на эти копейки очень сложно.

Максим Тихонов: Вроде ж проводят реставрации. Просто потом на эти реставрации эксперты смотрят и плачут.

Михаил Шемякин: Да нет, ну какая реставрация. Это смех просто. Я помню, когда готовились к 300-летию Петербурга, по-моему, все замазывали, закрашивали и все. Потемкинские деревни, вы же знаете, они по-прежнему процветают, растут и радуют взор, как говорится. Нет, это все, конечно, печально. Я не знаю, если не будут предприняты какие-то серьезные меры… Я еще слышал какое-то предложение очередного чиновника о том, чтобы просто снести старые дома. Второе предложение было оставить только фасады. Вы знаете, больше всего меня озадачивает, почему то, что я читаю, допустим, в Думе в основном, за исключением нескольких людей – это сборище я не знаю кого или душевнобольных, или умственно неполноценных людей. Почему нет такого закона, что вот за такие глупые вещи человека не то, что убирают, а вот в мое время, если что-то сморозил не то, или сажали, или просто отправляли в психиатрическую лечебницу.

Максим Тихонов: Самое интересное, что вот они же не глупые. Вот люди себе так пиар делают.

Михаил Шемякин: Аааа, ну если это…

Максим Тихонов: «Хорошими делами прославиться нельзя…»

Михаил Шемякин: Тогда давайте вообще... Можно еще чего-нибудь абсурдное придумать.

Максим Тихонов: Так они и предлагают.

Михаил Шемякин: Почему не сделать копию Москвы или Кремль вместо Эрмитажа поставить? Там красное, а мы сделаем синенький или зелененький с розовой звездой. Да ну господи боже мой… Понимаете, опасность в чем? Понадобится кому-то себя тоже попиарить, и он вдруг подхватит эту идею. Ведь сколько безумных затей реализовывалось. Таким образом, возникают очень неприятные и страшные моменты. В архитектуре, в жизни, в законах… Ну что это за безумный опять очередное… Человек должен пройти проверку. Кто-то выдвинул идею о том, что нужно не показывать в кино нацистскую символику. Что ж, давайте мы любимый сериал, всего из 4-х серий состоящий, «Щит и меч» или « 17 мгновений весны»… Давайте сделаем другую какую-нибудь идею, более звонкую. Почему всех нацистов тогда не обрядить в звездочки? Довести до полного абсурда уже. Это что за абсурд? Что за критинизм? Почему не находятся люди, которые могут сказать: «Обождите». Ведь этот человек уже просто опасен для нормального общества.

Максим Тихонов: У нас недавняя история очень яркая. В соцсетях один из активистов, не помню, в каком городе, в честь 55-летия из живых людей выстроили цифру 55. Вроде все сфотографировали. Сейчас человеку предъявляют обвинение в пропаганде нацизма, потому что с одного из ракурсов цифра 55 выглядит, как свастика.

Михаил Шемякин: Обвинять очень многое можно. Если посмотреть на одну из скульптур Аникушина, где Ленин держит кепку, то с определенного ракурса можно подумать, что у Ленина из штанов торчит не кепка свернутая, а кое-что другое. Понимаете? И в мое время, и время чуть-чуть пораньше моего, можно было заработать солидный срок или расстрел. Мне напоминает эта история с этой свастикой такие боевики шли карикатура на Гитлера, нацизм. Как раз Гитлера играл замечательный актер Мартенсон, а швейка солдата, который обслуживал Гитлера, играл Тенин. И Гитлеру повар подает тарелку с супом, тот начинает есть и вдруг вытаскивает вилкой звездочку, которая вырезана из морковки, то есть повар просто украсил суп. Он говорит: «Звезда красная. Расстрелять этого повара. Это заговор». Вот это напоминает вот это. Но в то время смеялись, а сегодня оказывается уже…

Максим Тихонов: Не смешно.

Михаил Шемякин: Серьезно рассматривают. Человек, который обвиняет вот этого вот строителя человеческой цифры, его же просто лечить надо. «Парень, - сказать, - ты что? Или слишком запиариться хочешь? Или просто-напросто давай-ка, мы тебя проверим у доктора?»

Максим Тихонов: Что ж, давайте мы на этой ноте закончим нашу беседу. Спасибо, что пришли. Желаю вам всего наилучшего.

Михаил Шемякин: И вам тоже.