Проблема буллинга: как бороться с травлей в школах и колледжах

В России появится закон, который защитит детей от буллинга. Депутаты Госдумы совместно с коллегами из правительства готовят документ, который вводит понятие буллинга и предусматривает ответственность в отношении тех, кто организовал травлю как в реальной жизни, так и в Интернете. Согласно законопроекту, школы будут обязаны сообщать о таких происшествиях в полицию и в комиссию по делам несовершеннолетних. О том, как бороться с жестокостью в среде подростков, рассказывают уполномоченный по правам ребёнка в Петербурге Анна Митянина и адвокат Международной коллегии адвокатов «Санкт-Петербург» Ольга Кузнецова. Ведёт программу шеф-редактор Business FM Петербург Максим Морозов.

Максим Морозов: Начнём с общей статистики: как меняется число и характер преступлений, которые совершают несовершеннолетние в Петербурге, например, с 2021 года?

Анна Митянина: Мы черпаем информацию от правоохранительных служб и работы в комиссиях по делам несовершеннолетних. Увы, количество преступлений, которые совершают дети, по-прежнему высоко.

Психологи говорят, что настораживает жестокость и агрессия подростков. Демонстрация противоправного поведения, к сожалению, стала символом времени. В 2021 году дети совершили 443 правонарушения. В 2022 году — 420, в 2023-ем — 439. По итогам 10 месяцев этого года несовершеннолетние совершили уже 343 правонарушения. В основном, это грабежи и кражи. Если говорить о психологическом портрете правонарушителя, это, как правило, подросток, молодой человек в возрасте 16-17 лет, который состоит на профилактическом учёте и попадал в поле зрения правоохранительных служб ранее.

Максим Морозов: Сколько детей совершают разного рода преступления впервые, а сколько — рецидивистов, которые уже состояли на учёте?

Анна Митянина: Треть — это повторные правонарушения. Это говорит о том, что уровень профилактической работы пока не совершенен. К сожалению, она не поспевает за изменением, в том числе и современного подростка. Дети стали другими. Это отмечают все психологи. Они стали более агрессивными. Сейчас дети с трудом справляются с психологическими травмами. Единственный выход, который они видят, это увеличивающаяся агрессия. Как следствие, к сожалению, мы наблюдаем и рост детских суицидов. Современный маленький человек не видит для себя других вариантов выхода из психотравмирующей ситуации, кроме как прекращения вообще всего.

Ольга Кузнецова: Насколько мне известно, что рецидивы чаще встречаются у ребят, которые попадают в учреждения воспитательного характера после 14 лет. Для детей до 14 лет меры профилактики связаны с работой школы, психологов, комиссий и инспекторов по делам несовершеннолетних. Я неоднократно сталкивалась с тем, что органы опеки и социальные службы не только муниципальных округов, но и районов очень активно работают с такими детьми и их родителями.

Анна Митянина: До 14 лет подростково-молодёжные клубы не оказывают детям никаких услуг. Субъекты профилактики занимаются только детьми с 14 лет, попавшими в поле зрения правоохранительной системы. Это плохо: количество правонарушений свидетельствует о том, что возраст тоже молодеет.

Мы видим информацию в СМИ, когда ради треш-контента маленькие дети готовы совершать вопиющие поступки: мучить своих сверстников, выкладывать ролики в Интернет, чтобы получить лайки, просмотры и репосты. Всё это стало сопровождать взросление маленького человека. Это результат искажённого восприятия мира.

Первое: как правило, у детей, которые демонстрируют такую модель поведения, есть особенности психологии восприятия действительности. Скорее всего, ребёнок столкнулся с непониманием или насилием в отношении себя. Возможно, он попадал в ситуацию, когда ему было некому рассказать о тревогах, сложностях, с которыми он столкнулся. То есть, отсутствие близкого взрослого, с которым можно поделиться. Второе: психотравмирующая ситуация, которая тряхнула молодое сознание, приводит к тому, что он, как маленький щеночек, забивается в угол и единственным видом демонстрации своего «я» видит агрессию. Это способ защиты. И третье: отсутствие интересной жизни. Сегодня Интернет заменил подростку всё: общение, развитие, образование. У ребёнка любого возраста должна быть интересная жизнь, что-то кроме школы и Интернета. На КДН мы очень часто спрашиваем у родителей, чьи дети попали в наше поле зрения из-за совершённого правонарушение, чем занимается их ребёнок. Помимо школы они не называют ничего. Почему? Потому что он ничего не хочет. Что вы ему предлагали? И родители говорят, что не знают, что можно предложить.

Желая «купить тишину», родители вручают ребёнку гаджет и считают, что выполнили родительские обязанности. Корень проблемы в том, что родители не общаются с детьми, а ищут простой способ решения проблем.

Максим Морозов: Анна Владимировна, в какой мере возможно привлекать самих подростков для того, чтобы лучше разобраться и понять происходящее в их социуме, сложном информационном обществе? Привлекаются ли сами дети, чтобы узнать, как возникают конфликты? Может быть, они дадут рекомендации, которые не очевидны для взрослого человека даже с психологическим образованием.

Анна Митянина: Педагог или психолог-профессионал делает именно так. Только надо понимать, что с определённым возрастом нужно разговаривать определённому специалисту. Есть проблема, связанная с тем, что школьные психологи находятся в стадии становления психологической службы. В школах этот процесс идёт, но не быстро. Дети говорят мне, что они не хотят идти к школьным психологам. Потому что есть опасность выхода информации внутри школы.

Максим Морозов: И после этого их засмеют.

Анна Митянина: Засмеют, затравят. Это происходит не повсеместно, но такая тенденция есть. Однако есть и позитивные практики. Когда медиативные психологические службы в школах работают настолько эффективно, что нет конфликтов ни между детьми, ни между детьми и педагогами, ни между педагогами, родителями и детьми. Подчеркну, что сегодня практически невозможно вырастить ребёнка, ни разу не прибегнув к помощи специалиста в сфере детской психологии. У

Увы, как на уровне Российской Федерации, так и в нашем регионе нет закона, который бы определял организацию и деятельность психологической службы. Поэтому наши ресурсы — это школьные психологи и психологи в центрах помощи семье и детям.

Это люди, которые, как правило, получают образование либо в педагогическом институте, либо в университете, где учат социальной работе. В силу современности на этих психологов сваливается огромная нагрузка.

Максим Морозов: Как могут привлекаться общественные, благотворительные организации, церковь?

Анна Митянина: Как дополнение, конечно. Но мы помним, что у нас многоконфессиональное государство. Я знаю мнение родителей, которые, например, придерживаются другого вероисповедания, не православия. Они могут воспринять это в штыки. Я не против: мне самой всегда очень любопытно послушать. Как правило, священники хорошо образованы, с ними интересно говорить. Но опять же вопрос, как к этому относятся в семье.

Максим Морозов: Какие обучающие мероприятия проводятся для педагогов образовательных учреждений на тему профилактики и противодействия буллингу? Пока термин не кодифицирован, под буллингом будем понимать запугивание, издевательство и травлю.

Анна Митянина: Действительно, юридической дефиниции нет. Мы понимаем, что травля может носить как психологический, так и физический характер.

Что касается обучения педагогов: есть несколько вариантов повышения профессионального уровня. Это университет педагогического образования, который имеет определённые курсы. Есть центры психолого-педагогической медико-социальной помощи. Здесь психологов учат распознаванию ситуаций, связанных с буллингом, профилактике и купированию этих историй. Ещё в Петербурге работает центр «Транзит», который также имеет методическую основу для обучения психологов.

Для Петербурга характерно наличие нескольких методических площадок, где специалисты, работающие с проблемным детством, могут повышать свою квалификацию. Это, конечно, идёт отдельным разделом.

Максим Морозов: Это частные образовательные организации?

Анна Митянина: Нет, свои методические рекомендации по распознаванию и классификации этого явления предлагает государство. Мы с вами уже установили, что его не называют буллингом, так как такого понятия нет. Это конфликтная среда, в которой есть агрессор и жертва. Как правило, агрессор — это несколько детей, объединённых идеей мучить кого-то из своих соучеников. Это явление было всегда. Все читали книгу и смотрели фильм «Чучело». Мы понимаем, что это за явление. Другое дело, что мы снова возвращаемся к теме растущей агрессии в детской среде. К сожалению, это стало очень распространено.

Ольга Кузнецова:

Приведу положительный пример, в школе №323 Невского района активно работают разные направления по исключению конфликтных ситуаций. Одно из них — это наставничество.

Скажу честно, когда наставничество стало внедряться во все сферы несколько лет назад, я отнеслась к нему скептически. Сейчас же, я согласна, что оно действительно имеет положительные моменты. Это видно и на примере школы №323, в которой я училась. Оттуда идут очень позитивные отзывы. Родители и дети благодарны наставничеству. Со слов родителей и детей, которые я смогла найти в Интернете, в школе полностью отсутствует буллинг.

Анна Митянина: Более того, эта школа является методической площадкой для педагогов. Они учат других. Мне очень нравится их педагогический коллектив. Там много молодых преподавателей, которые заражены идеей помощи детям. Мне вспомнился пример, который мне рассказывала директор. В школе нет особых ограничений к внешнему виду. Тем не менее, в ней реагируют на изменяющийся внешний вид ученика.

Однажды девочка пришла в школу в дредах. Ну, в дредах и в дредах, сейчас многие так ходят, но всё-таки это немножко отвлекает. Преподаватели — молодцы. Никто не стал её публично критиковать. Позвали маму, а она тоже пришла в дредах. Оказалось, что мама — хозяйка салона. В итоге они договорились, что она неделю будет ходить так, а следующую — по-другому. Нет ни конфликта, ни проблемы, ни умаления права маленького человека на выражение своего «я».

Максим Морозов: Если говорить о научных исследованиях буллинга и в России, и за рубежом: на какие из них стоит обратить внимание для формирования профильного законодательства?

Анна Митянина: Могу привести пример европейских стран. В Дании и Германии основным способом профилактики и работы с этим явлением рассматривают медиацию. Методы воздействия на ситуацию жертвы и агрессора посредством разрешения конфликта при помощи медиации закреплены на законодательном уровне. Очень важно, что в эту конфликтологическую ситуацию должна быть включен третья сторона, независимый эксперт, который смотрит нейтральным взглядом. Нельзя, чтобы медиатором был сотрудник школы, иначе не будет беспристрастной оценки конфликта.

Есть американский опыт применения профессиональной медиации. Люди специально готовятся рассматривать и анализировать подобные ситуации. Интересно, что в США сами учащиеся одного возраста могут разрешать конфликты, которые возникают в их среде.

В России тоже есть регулирование школьных служб медиации. Оно было прописано в указе президента «О национальной стратегии действий в интересах детей» и действовало с 2012 по 2017 год. Уже тогда появились нормы, предполагающие создание служб медиации в каждом образовательном учреждении.

Максим Морозов: Ольга, как вам кажется, медиаторы могли бы эффективно решать проблему в России?

Ольга Кузнецова: Я скептически отношусь к институту медиации.

В вопросах детей прежде всего не договариваются родители: моё чадо всегда право. Если нет, то в этом виноват кто-то другой: учителя, классные руководители, психологи, другой ребёнок. И это проблема.

Мне кажется, дети между собой точно договорятся. Я имею в виду не случаи, переступившие порог Уголовного кодекса. Расскажу пример. В первом классе мой ребёнок начал приходить домой с телесными повреждениями. И я каждый день думала, в каком виде я его сегодня получу. Он дрался с мальчиком. Ну, мальчишки, которые пришли в первый класс из садика и отвоёвывают место. Классный руководитель говорил мне, что мой ребёнок подначивает первым. Только другой мальчик, не приходил домой с телесными повреждениями. Мы созвонились с его мамой, пошли вместе, погуляли с детьми. Потом наш ребёнок пошёл к ним в гости, они вместе поиграли. И на этом всё закончилось. Вопрос в том, готовы ли договариваться родители. Это то же самое, что и семейные отношения, в которых бывшие супруги не могут договориться между собой.

Максим Морозов: Какими полномочиями наделены сотрудники образовательных учреждений — педагоги, сотрудники администрации — в урочное время и внеурочное время в части поддержания дисциплины? Какие права они имеют по закону?

Анна Митянина: Когда ребёнок находится в школе, ответственность за его жизнь, здоровье, безопасность и за качество оказания образовательной услуги несёт руководитель учреждения. Это надо зафиксировать и помнить. Всё, что связано с происходящим в течение школьного времени, это ответственность администрации школы. Эти отношения регулирует Федеральный закон «Об образовании», где прописаны основные обязанности и учащихся образовательной организации, и педагогов.

Если учащийся не выполняет условия, то к нему могут быть применены меры воспитательного характера. То есть, рассмотрение вопроса на совете профилактики школы. Это так называемая постановка на внутришкольный учёт. Под дисциплинарным взысканием понимается замечание, выговор или даже отчисление. Но надо понимать, что наказания применяются не произвольно. Это чётко отрегулированная процедура, которая должна добросовестно фиксироваться на каждом этапе. Потому что это всегда предмет обжалования в различных инстанциях.

Министерство образования и науки также имеет правовой инструментарий для того, чтобы утвердить порядок применения мер дисциплинарного взыскания к обучающимся. Если мы говорим о ситуациях, в которых ребёнка можно отчислить, то это нельзя сделать просто за плохое поведение. Просто так никого не отчисляют. Эта процедура должна быть оформлена надлежащим образом, с согласия комиссии по делам несовершеннолетних. Говоря простым языком, ребёнок должен совершить что-то «выдающееся», чтобы его отчислили из образовательного учреждения. Кстати, необучаемых детей нет. В Петербурге не может быть детей, которые лишились мест обучения.

Мы не отчисляем детей до 15 лет, то есть до 9 класса. Ребёнок должен пройти образовательный курс и быть аттестован.

Максим Морозов: В этом смысле он защищён законом.

Анна Митянина: Да.

Ольга Кузнецова: Если ребёнка отчислили, куда он идёт учиться дальше?

Анна Митянина: Я против того, чтобы мама ходила и искала место обучения. Прямой путь в конфликтную комиссию отдела образования администрации района, в котором они живут.

Настоятельно рекомендую всем мамам не советоваться в чатах, куда идти, а направляться в органы управления образованием. Там всегда помогут и найдут вариант компромисса.

Если у ребёнка произошёл такой эпизод, скорее всего, помимо образовательной, ему нужна ещё и социальная, психологическая или медицинская помощь. Тогда необходим межвед, который критически осмыслит то, что же произошло с маленьким человеком, если он оказался и без школы, и без внимания к его судьбе. Поэтому необходимо идти в отдел образования.

Ольга Кузнецова: Если ребёнка поставили на внутришкольный учёт, значит, он будет заниматься с психологом. За ним будет более пристально наблюдать классный руководитель или куратор, если это колледж. К чему это приведёт, если ребёнок конфликтный и сложный, если так можно сказать?

Анна Митянина: Иногда дополнительная социально-педагогическая помощь позволяет ребёнку переключиться со своего хулиганского поведения на что-то позитивное и социально-полезное. Вы правы, сейчас становится больше детей с аддиктивным, девиантным поведением, которые транслируют себя таким образом. Но кроме школы, есть ещё и центры помощи семье и детям, всевозможные психологические службы. Это уже внешняя история, к которой можно обратиться.

Ольга Кузнецова: Как заманить в центр помощи ребёнка 16-17 лет?

Анна Митянина: Смотрите пункт первый: близкий взрослый, авторитет педагога или тренера в спортивной школе. Самая большая беда современного времени, что ребёнок, как и некоторые родители, не хочет ничем заниматься. Он и в школе не особенно учится, дополнительно образовываться не хочет.

Психологи говорят, что главный превентивный метод, профилактирующий социально-больные истории, это занятость с утра до позднего вечера. Когда ребёнок, например, после спорта или чтения книг просто падает носом в подушку. У него уже просто нет сил. Только так он будет безопасно взрослеть. Если ребёнку не организовали досуг, он организует его сам.

Ольга Кузнецова: Представим ситуацию, что педагогический состав видит, что ребёнок в одном шаге от совершения преступления. Что они реально могут сделать?

Анна Митянина: Только разговоры. Иногда вместе с человеком в погонах. Не все дети на это реагируют, но иногда инспектор по делам несовершеннолетних умеет найти нужные слова. Это дисциплинирует. Иногда с этим может помочь социальный педагог. Если ребёнку повезло, ему попадётся опытный, мудрый взрослый, который скажет те слова, которые подействуют на мятущуюся детскую душу. Повторю, я всегда на стороне ребёнка. Когда он что-то демонстрирует, значит, ему плохо. Значит, где-то он не видит другого варианта поведения.

Конечно, бывают очень сложные дети: грубые, агрессивные, они ничего не хотят. Но тогда зачем мы с нашим мудрым восприятием жизни? Зачем тогда нужны мы все вместе взятые?

Максим Морозов: Получается, на практике у педагогов есть только словесный инструментарий, разговоры и убеждения. Если посмотреть на ситуацию с другой стороны, то как защитить педагога, когда он исчерпал все возможные законные, регламентированные методы.

Анна Митянина: Администрация образовательного учреждения не должна находиться вдалеке. Иногда в своей боязни вынести сор из избы и получить негативную оценку от общества, ситуация скрывается. Не надо бояться того, что конфликт выходит за рамки возможностей школы.

Комиссия по делам несовершеннолетних — это неплохой инструмент. Там собираются все субъекты профилактики: силовые структуры, социальные службы и образование.

Нет ничего страшного в том, что государственное общественное воздействие оценит ситуацию. Может быть, они предложат школе дополнительные варианты помощи и родителям, и самому ребёнку.

Максим Морозов: Сейчас обсуждается законопроект о противодействии буллингу. Какая сегодня, до принятия закона, ответственность предусмотрена за деяния, которые находятся внутри буллинга?

Анна Митянина: Это зависит от последствий, от того, к каким следствиям привёл тот или иной сюжет. Если это физическое воздействие, то всё зависит от угрозы здоровью. В качестве примера: ситуация, в которой были ребёнок и педагог, стала объектом прокурорской проверки. Были вынесены предписания, дело разбиралось в суде. И родители даже получили возмещение морального вреда в связи с действиями, которые были совершены в отношении ребёнка.

Максим Морозов: Нечастый случай.

Анна Митянина: Редкий. Но ещё раз повторю: решение зависит от последствий. Квалификация события и размер ответственности, которую будет нести обвиняемый, зависят от нанесённого вреда.

Максим Морозов: Если дело доходит до суда, о чём говорит судебная практика? Насколько это распространённая практика?

Анна Митянина: Если говорить про буллинг, я не смогу назвать судебных решений, которые бы что-то демонстрировали.

Максим Морозов: Куда обратиться, чтобы получить устную или письменную пошаговую консультацию, если ваш ребёнок столкнулся с буллингом в школе?

Анна Митянина: Отлично, что вы об этом говорите. Я предлагаю приходить к уполномоченному по правам ребёнка и пользоваться нашими социальными сетями и официальным сайтом. Там содержатся методички и инфографика. Сейчас модно упрощать информацию, передавая очень сложные вещи в картинках. Это пользуется популярностью и очень востребовано у людей. Если есть хотя бы один намёк на нарушенное право, милости просим. Мы открыты и всегда готовы прийти на помощь маленькому человеку и семьям в Петербурге.