Единая база данных и увековечивание памяти: как меняется восприятие репрессий

Председатель СПЧ Валерий Фадеев в колонке для «Известий» напомнил, что в 2017 году в Москве при участии Владимира Путина и патриарха Кирилла был установлен мемориал «Стена скорби», в том же году в Екатеринбурге появился мемориал «Маски скорби: Европа – Азия», в 2018 году открылась постоянная экспозиция Музея истории ГУЛАГа. Примечательно, что почти половина молодёжи в возрасте от 18 до 24 лет никогда не слышала о политических репрессиях в период 1920-х –1950-х годов прошлого века, сообщили социологи ВЦИОМ. Подробнее о том, как со временем трансформируется историческая память — в интервью шеф-редактора Business FM Петербург Максима Морозова с сотрудником Государственного музея политической истории России Андреем Антиповым.

Максим Морозов: Обсуждаем непростую тему, связанную с политическими репрессиями в истории советской России. Если говорить об исторической памяти, как со временем меняется восприятие тех лет в общественном сознании? Какая трансформация общественной памяти наблюдается?

Андрей Антипов: За последние 15-20 лет оценка очень сильно поменялась.

В России значительно увеличилось число людей, которые готовы оправдать репрессии соображениями целесообразности. Это можно объяснить общим изменением состояния поля в оценке политических акторов, а также в системе образования. Всё это закладывает то, что будет в головах у людей. Сейчас большая часть вопросов касается первопричин массовых репрессий — откуда идут корни того, что произошло в 1937-1938 годах.

Максим Морозов: Давайте подробнее остановимся на первопричинах.

Андрей Антипов: В первую очередь, дискуссию можно свести к тому, что это было следствием некой исторической случайности: в конкретный момент времени сложились конкретные условия. Или это следствие исторической предопределённости: какое-то время репрессии зрели и однажды — рано или поздно — должны были случиться в массовом проявлении в 1937-1938 годах. Если они были предопределены, то с какого момента? Лет за 10 до? Или за 50, 100 и так далее?

Исследователи, которые акцентируют внимание на культуре, говорят, что в российском обществе долго зрела культура насилия. В том числе, это насилие, которое проявлялось в начале XX века на фоне обострения социальной проблематики: революции, гражданская война, террор белых и красных.

Максим Морозов: Общее снижение ценности человеческой жизни.

Андрей Антипов: В общем, да. Но есть и другие взгляды. Исследователи, которые больше углубляются в сферу политологии, пытаются воспринимать это как форму социального менеджмента: государство без развитой политической культуры не предпринимает адекватные, мирные попытки менять общество, не знает других норм социального менеджмента и рано или поздно приходит к такой методике, которая в итоге становится массовой.

Максим Морозов: Если вернуться к цифрам, есть ли сейчас консенсус по вопросу числа тех, кто так или иначе подвергся репрессиям?

Андрей Антипов: Это зависит от оптики исследователя. Смотрит ли он только статью 58 Уголовного кодекса РСФСР и её аналоги или берёт некоторые другие статьи, которые сегодня порой также рассматриваются как несколько «дикие». «Закон о трёх колосках», принятый 7 августа 1932 года: включаем ли мы это или нет.

С 1921 по 1954 год по статье 58 УК РСФСР и её аналогам в союзных республиках осудили около 3,3 миллиона человек, из которых к высшей мере наказания приговорили около 600 000 человек. Может быть, несколько больше. Однако стоит вспомнить, что по этой же статье в сороковые годы судили, например, коллаборационистов. То есть к вопросу нужно подходить глубже.

Если мы будем смотреть другие политические или неполитические статьи, которые сегодня нередко кажутся нам репрессивными, то необходимо определиться, что мы считаем репрессивными статьями.

Максим Морозов: Очень сложный и болезненный вопрос реабилитации.

Андрей Антипов: Здесь важно иметь в виду, что первые реабилитации происходят не при Хрущёве, а ещё при Сталине в 1936 году. Тогда начинают реабилитировать часть крестьян, которых чрезмерно осудили по «закону о трёх колосках». Были и другие волны реабилитации.

Максим Морозов: Было «головокружение от успехов», откат колхозного движения.

Андрей Антипов: Да. После того, как убрали Ежова, тоже произошла волна реабилитаций. Было пересмотрено около 200 000 приговоров. Дальше идут более массовые кампании, когда счёт идёт уже на сотни тысяч человек. Кампании пятидесятых, конца восьмидесятых годов, что-то продолжается и в девяностых, начале нулевых. Это почти всегда автоматический процесс. Людям не нужно никуда обращаться по поводу того, чтобы их родственников реабилитировали. Обычно государство само определяет круг реабилитированных, человек может получить справку о реабилитации.