Владимир Гельман: О том, как сформировался «хороший Советский Союз»

Максим Морозов: Владимир Яковлевич, из чего складывается наследие прошлого, если мы говорим о Советском Союзе?

Владимир Гельман: Наследие, которое носит идейный характер, сформировано уже в постсоветский период.

Существует комплекс представлений о том, что в Советском Союзе было много всего хорошего, и в сегодняшней России необходимо возрождение этого идеала. Этот комплекс представлений я назвал «хороший Советский Союз».

Максим Морозов: Это особенно актуально, потому что перекликается с модным нынче словосочетанием «хорошие русские». Из чего складывается, как формируется представление о «хорошем Советском Союзе» и с идеологической, и с пропагандистской точек зрения?

Владимир Гельман: Есть некоторые элементы реально существовавшего Советского Союза, которые сегодня представляются нормативным идеалом. Это, конечно, иерархия государственного управления сверху донизу: от главы государства до школьной учительницы. Вертикаль власти. Другой важный элемент — это государственный контроль над средствами массовой информации, не над всеми, но над основными. В Советском Союзе был доступ к некоторым альтернативным источникам информации…

Максим Морозов: Так называемые «голоса».

Владимир Гельман: Не только «голоса», это и многочисленные слухи, неформальные каналы коммуникации.

Максим Морозов: Самиздат, тамиздат.

Владимир Гельман: Да, были просто разговоры в очередях. В Советском Союзе не предавалась гласности информация о всяких авариях и катастрофах, слухи об этом ходили и были очень значимыми для советского общества. Также существовал такой важный механизм, как выборочные, селективные в отношении инакомыслящих, которые позволяли поддерживать лояльность основной части граждан. Все эти элементы реально существовали в Советском Союзе и сегодня подаются как нормативный идеал. В Советском Союзе, однако, были элементы, которые сегодня отброшены — это низкий уровень социального неравенства, определённые государственные социальные гарантии, которые были не очень большие, но существовали. И, наконец, в это меню входят те элементы, которые Советскому Союзу не были присущи — это возможности для бесконтрольного обогащения элит.

В Советском Союзе существовали довольно сильные барьеры, которые не позволяли слишком много воровать и зарываться. Если такие проявления возникали — их рано или поздно пресекали. В сегодняшней России этого нет.

Наконец, то, что совсем было не присуще Советскому Союзу — это возможность легализации статуса и богатства за рубежом.

Представить себе советского чиновника или министра, который вывел много активов из советской экономики и уехал куда-нибудь в Дубай, было совершенно нереально. В сегодняшней России эта практика широко распространена, и попытки её пресечь не особо предпринимаются даже сейчас.

Такой противоречивый набор в этом меню: то, что реально было то, то, чего реально не было, и то, что было, но не используется сегодня.

Максим Морозов: Почему и в какой мере советское наследие — это образец для сегодняшней власти в широком смысле?

Владимир Гельман: Отчасти это связано с тем, что период позднего Советского Союза был временем серьёзной социальной стабильности. В известной мере это оборотная сторона того, что называли словом «застой». В Советском Союзе люди могли прогнозировать своё будущее на долгие годы вперёд. Может быть, это было не слишком яркое будущее, но, по крайней мере, без сильных стрессов, переломов и кризисов.

Для многих людей образ Советского Союза – бескризисного, стабильного, где одни и те же цены, где, конечно, не всё идеально, но худо-бедно можно справиться с многочисленными проблемами, воспринимается как синица в руках, которая лучше любого журавля в небе.

Максим Морозов: Как вам, как исследователю, кажется: ностальгия по советскому прошлому – всерьёз и надолго?

Владимир Гельман: Мы не знаем ответа на этот вопрос, потому что сейчас Россия вступает и, собственно, уже вступила в очень серьёзную эпоху турбулентности, прежде всего связанной с экономическим спадом. Как долго этот спад продлится и насколько глубоким он будет, мы представить себе не можем. Я думаю, что эти представления подвергнутся сильным изменениям. Как и насколько глубоко изменится ситуация, мы узнаем только через какое-то время.