Дмитрий Якушкин: О трансформации культуры чтения и медиапредпочтениях Бориса Ельцина

Максим Морозов: Поделитесь, пожалуйста, своими наблюдениями о том, как меняется культура чтения газет. Не хотелось бы это сводить к тому, что изменяется формат носителя. Понятно, что сейчас всё мигрирует в Интернет, и мы чаще читаем с планшета, с компьютера, чем с бумажного носителя, но печатные газеты живы.

Дмитрий Якушкин: Я помню, в часы пик в метро люди разворачивали газеты, хотя это было крайне неудобно, были большие листы. Меня поражает, какая была жажда чтения. Да, есть расхожая формула, я говорю про прежние газеты: «В «Правде» нет известий, в «Известиях» нет правды». Я вроде бы всё это знаю изнутри, но всё равно, как ни странно, у каждой газеты было своё лицо. Можно сказать, что это достаточно международное явление. Я много лет работал во Франции, и мне киоскеры говорили, что если приближается к киоску человек, который сейчас купит газету, то они уже издалека могут определить, что этот человек возьмёт, допустим, «Фигаро», а этот возьмёт, допустим, газету «Либерасьон». Были ниши, и каждая газета соответствовала этим нишам. Был такой жанр, как «вечерняя газета», «вечёрка». Почта работала прекрасно, почтальоны приносили газеты после шести часов вечера. Вечернее чтение отличалось от утреннего чтения. У каждой газеты была своя индивидуальность, притом, что политические ограничения касались всей прессы в целом. Я работал в «Комсомольской правде», казалось бы, эта газета была для молодёжи. Да, её обязывали выписывать в школе, и формально все комсомольцы должны были читать «Комсомольскую правду», но на самом деле «Комсомольскую правду» читали люди, которым было 70, 80 лет. Что интересно, внутри газеты работали юноши, которые пришли со студенческой скамьи, но были и люди, которые были значительно старше нас.

Максим Морозов: А сейчас?

Дмитрий Якушкин: Все изменилось. Ушла бумага. У Гришковца есть спектакль «Прощание с бумагой». Сегодня вокруг меня газеты никто не читает.

Максим Морозов: Я был на презентации Алексея Пивоварова, бывшего ведущего НТВ, он говорил, что кого ни спросишь – все не смотрят телевидение. Немодно становится. Но все смотрят ТВ в YouTube, в Интернете, отдельные нарезки. Большинство контента – это всё равно телеконтент, так или иначе, то, что делают телеканалы. Просто меняется сам носитель.

Дмитрий Якушкин: Электронная пресса процветает. Что изменилось? Изменилось то, что в электронной прессе мы скорее ищем сообщения, новости. И если говорить о культуре потребления информации, то мы ушли от очерковости, которая была очень сильно развита в советское время. Вопрос не в том, что сейчас нет времени на длинные вещи. В прежних длинных вещах, в длинных текстах, было больше осмысления, было больше рассуждений. Чем бумажная газета отличается от электронной? Да, вы видите конкретную статью, но эту статью вы видите в контексте, она окружена другими статьями, размещается на определённой странице. И если редакция выбрала определённое место для того, чтобы разместить эту статью там, то это уже некий сигнал, что это важно и интересно. На четвёртой полосе были материалы, которые не могли появиться на второй и так далее. Вы выхватываете не один кусочек газеты, а видите её всю, в целом. Она даёт вам картину мира. Тем более, что эта картина обработана, прошла через профессионалов (через редакцию), которые неслучайно сделали именно так. Когда вы видите электронное издание, вы видите только вспышку, вы не видите картину в целом.

Максим Морозов: Здесь всегда дорога с двусторонним движением. Ещё и вопрос к журналистам. Что значило, как вы сказали, «иметь дело с журналистом в 90-е годы», когда вы были пресс-секретарём президента? И что значит «иметь дело с журналистом» сейчас? Как это трансформируется?

Дмитрий Якушкин: Вся журналистика была на подъёме. Это было явление, это было продолжение конца 80-х годов. Профессия журналиста была почётной. Журналисты – это были те люди, которые задавали вопросы, и, как правило, самые сильные журналисты задавали неудобные вопросы. Часто идеальных, хороших ответов или вообще каких-либо ответов на эти вопросы не было. Это был вызов. Вопрос был вызовом к вам, как к представителю власти, корпорации и так далее. Этот вызов надо было преодолеть, и поэтому вы, отвечая, фактически тоже оттачивали своё мастерство, вы думали, прежде чем говорить, вы подбирали правильные слова. Я, как человек, который когда-то работал журналистом, понимал повестку дня журналистов, понимал, что им нужно. Им нужна не просто фраза, им нужна ёмкая фраза, им нужна фраза с новостью. Я должен был сообщить что-то новое. В условиях, когда иногда нового не было так много, приходилось сильно напрягаться. Нельзя было договориться. Мне кажется, именно оттуда термин «вменяемый», «вменяемый журналист», «вменяемый газетчик». «Вменяемый» – это человек, который как бы входил в ваше положение, которому можно было сказать: «Старик, в принципе, вот так, да не так». Журналисты президентского пола были представлены девушками. Просто так получилось. Они все были молодыми, страшно напористыми, настойчивыми. Они цитировали вас, но одновременно с этим вокруг вашей цитаты было много такого, что они добывали и нарывали сами. Это была их работа, огромная работа.

Максим Морозов: Как Борис Ельцин относился к журналистам? Как трансформировалось его отношение к прессе?

Дмитрий Якушкин: Когда я с ним работал, он относился к журналистам с уважением. Когда проходило какое-то мероприятие, и считалось, что представители прессы не должны присутствовать, он часто спрашивал: «Так, а где пресса?» Он многих знал в лицо, по имени, обращался очень уважительно, всегда на вы. Это была традиция Кремля, традиция самого Ельцина. Это было оправданно, объяснимо. Потому что Ельцин пришёл к власти благодаря чрезвычайной поддержке средств массовой информации, которые были на стороне всего нового, новаторского, передового. А Ельцин воплощал это в начале 90-х годов. Эти отношения сохранились, и он их поддерживал, он их лелеял. Это стало традицией внутри кремлёвского пула.

Максим Морозов: Как он относился к медийным войнам 90-х?

Дмитрий Якушкин: Это было немножко далеко от него. Он больше смотрел на общую картину. Для него это были частности. Он заставлял себя не реагировать. А критики было очень много. Рейтинг был невысокий, мягко говоря. Конечно, если читать газеты с утра, то можно было получить нервный срыв, потому что о президенте писалось много и писалось много негативного.

Максим Морозов: Он отдавал предпочтения каким-то изданиям? Допустим, печатным изданиям, радио, телевидению? Что для него было в приоритете, что у него было каждый день?

Дмитрий Якушкин: Нет, каких-то предпочтений особенно я бы не выделил. Он знал, скорее, тех людей, которые работали в пуле. Я помню, что он хорошо относился к агентствам, в частности к «Интерфакс».

Максим Морозов: И вы обмолвились, и Сергей Цыпляев рассказывал, что яркая черта Бориса Николаевича – он ко всем обращался на вы, кем бы ни был человек. Это отчасти подчёркивало его интеллигентность в этом смысле. Какие яркие воспоминания из ежедневного бытового общения у вас остались? Именно в таких отношениях, как у нас сейчас – сидим и разговариваем.

Дмитрий Якушкин: Если говорить, как мы сидим и разговариваем, то есть находимся вблизи друг от друга – он был человек, чьё физическое присутствие очень сильно ощущалось. Он был высокий, мощный. Это могло подавить человека. Здесь важно было сохранить свою независимость, самостоятельность. Он очень чувствовал фальшь, и чувствовал, когда люди боятся его и как-то отступают. Почему я вспомнил о физической близости? Если прятаться от него, делать шаг назад – он бы воспринимал это как слабость. Поэтому если он стоял близко, как бы наступал на вас своей мощью, телом, надо было сохранять присутствие духа и держать планку. Он не любил, когда ему врут, и не любил, когда люди начинали лицемерить, лебезить, когда они говорили подобострастно. Он сразу чувствовал фальшь. Поэтому надо было говорить всё как есть. Нельзя было его бояться. Это он сразу бы распознал.